Неточные совпадения
Произведения Масальского отличались неглубоким
содержанием, но занимательной интригой.]
Островский умеет заглядывать в глубь души человека, умеет отличать натуру от всех извне принятых уродств и наростов; оттого внешний гнет, тяжесть всей обстановки, давящей человека, чувствуются в его
произведениях гораздо сильнее, чем во многих рассказах, страшно возмутительных по
содержанию, но внешнею, официальною стороною дела совершенно заслоняющих внутреннюю, человеческую сторону.
Разнообразие его таланта, широта
содержания, охватываемого его
произведениями, беспрестанно подавали повод к самым противоположным упрекам.
Итак, предполагая, что читателям известно
содержание пьес Островского и самое их развитие, мы постараемся только припомнить черты, общие всем его
произведениям или большей части их, свести эти черты к одному результату и по ним определить значение литературной деятельности этого писателя.
Но, кроме того, что она интересна, как ни смотреть на нее, книга эта есть одно из замечательнейших
произведений мысли и по глубине
содержания, и по удивительной силе и красоте народного языка, и по древности. А между тем книга эта остается, вот уже более четырех веков, ненапечатанной и продолжает быть неизвестной, за исключением ученых специалистов.
Взятый сам по себе, со стороны своего внутреннего
содержания, этот тип не весьма выразителен, а в смысле художественного
произведения даже груб и не интересен; но он представляет интерес в том отношении, что служит наивернейшим олицетворением известного положения вещей.
Если даже согласиться, что возвышенное и комическое — моменты прекрасного, то множество
произведений искусства не подойдут по
содержанию под эти три рубрики: прекрасное, возвышенное, комическое.
Посмотрим же, какова степень объективного совершенства
содержания и формы в
произведениях поэзии, и может ли она хотя в этом отношении соперничать с природою.
Мы говорили об источниках предпочтения
произведений искусства явлениям природы и жизни относительно
содержания и выполнения, но очень важно и впечатление, производимое на нас искусством или действительностью: степенью его также измеряется достоинство вещи.
Содержание, достойное внимания мыслящего человека, одно только в состоянии избавить искусство от упрека, будто бы оно — пустая забава, чем оно и действительно бывает чрезвычайно часто; художественная форма не спасет от презрения или сострадательной улыбки
произведение искусства, если оно важностью своей идеи не в состоянии дать ответа на вопрос: «да стоило ли трудиться над подобными пустяками?» Бесполезное не имеет права на уважение.
Само собою разумеется, что в этом отношении
произведения искусства не находят себе ничего соответствующего в действительности, — но только по форме; что касается до
содержания, до самых вопросов, предлагающихся или разрешаемых искусством, они все найдутся в действительной жизни, только без преднамеренности, без arrièr-pensêe.
Что
содержание поэзии не исчерпывается тремя известными элементами, внешним образом видим из того, что ее
произведения перестали вмещаться в рамки старых подразделений.
Если считают необходимостью определять прекрасное как преимущественное и, выражаясь точнее, как единственное существенное
содержание искусства, то истинная причина этого скрывается в неясном различении прекрасного как объекта искусства от прекрасной формы, которая действительно составляет необходимое качество всякого
произведения искусства.
Но в нем есть справедливая сторона — то, что «прекрасное» есть отдельный живой предмет, а не отвлеченная мысль; есть и другой справедливый намек на свойство истинно художественных
произведений искусства: они всегда имеют
содержанием своим что-нибудь интересное вообще для человека, а не для одного художника (намек этот заключается в том, что идея — «нечто общее, действующее всегда и везде»); отчего происходит это, увидим на своем месте.
Таким образом, красивенькие описания, звучные дифирамбы и всякого рода общие места исчезают пред
произведениями, в которых развивается общественное
содержание.
В этом стихотворении совсем еще не видно той силы оригинальности и меткости выражения, которыми отличаются лучшие песни Кольцова. В самом
содержании заметна немножко томная сентиментальность, какою отличались тогда Мерзляков, Дельвиг и др. и какой впоследствии совсем не находим у Кольцова. Но стихи и здесь уже довольно гладки, особенно для 1825 г., когда и Пушкин не написал еще лучших своих
произведений, и Лермонтова не было, и вообще механизм стиха не был еще так упрощен, как теперь.
Вероятно, в первых его опытах отзывалось влияние этих писателей не только в составе стиха, но и в тоне и в устройстве целого
произведения; но почти все свои стихи, писанные в то время, уничтожил сам автор, а в позднейших его стихотворениях совсем незаметно ничего ни ломоносовского, ни державинского: и язык и
содержание их отличаются самобытностью и оригинальностью.
В новой повести г. Тургенева мы встречаем другие положения, другие типы, нежели к каким привыкли в его
произведениях, прежнего периода. Общественная потребность дела, живого дела, начало презрения к мертвым, абстрактным принципам и пассивным добродетелям выразилось во всем строе новой повести. Без сомнения, каждый, кто будет читать нашу статью, уже прочитал теперь «Накануне». Поэтому мы вместо рассказа
содержания повести представим только коротенький очерк главных ее характеров.
Так как о великом мировом значении таланта г. Плещеева никто не думает, то мы, значит, можем быть спокойны, отстраняя от себя эстетический суд над ним и обращаясь к вопросу, который нас интересует гораздо более, именно — к характеру
содержания его
произведений.
Об этих
произведениях мы не станем говорить, потому что читатели «Современника», вероятно, помнят их
содержание или по крайней мере характер.
Эта пора сугубо бедных
содержанием беллетристических
произведений в то же самое время была порой замечательного процветания русского искусства и передала нам несколько имен, славных в летописях литературы по искусству живописания.
К счастию для русского искусства и к чести для наших писателей, художественное чутье их не позволило им увлечься на вредный путь фальшивого эффектничанья, а обратило их на второй из указанных путей, и при «бедности
содержания» у нас появились
произведения, достойные глубокого внимания по высокой прелести своей жизненной правды, поэтичности выведенных типов, колориту внутреннего освещения и выразительности обликов.
Когда в русской печати, после прекрасных
произведений, «бедных
содержанием», появилась повесть с общественными вопросами («Накануне»), читатели находили, что это интересная повесть, но только «нет таких людей, какие описаны».
Андреев мне говорил, что первый замысел, первый смутный облик нового
произведения возникает у него нередко в звуковой форме. Например, им замышлена была пьеса «Революция»,
Содержание ее было ему еще совершенно неясно. Исходной же точкой служил протяжный и ровный звук: «у-у-у-у-у!..» Этим звуком, все нараставшим из темной дали, и должна была начинаться пьеса.
Для убедительности же своего восхваления всего Шекспира они составляли эстетические теории, но которым выходило, что определенное религиозное мировоззрение совсем не нужно для
произведения искусства вообще и драмы в особенности, что для внутреннего
содержания драмы совершенно достаточно изображение страстей и характеров людских, что не только не нужно религиозное освещение изображаемого, но искусство должно быть объективно, то есть изображать события совершенно независимо от оценки доброго и злого.
Когда же было решено, что верх совершенства есть драма Шекспира и что нужно писать так же, как он, без всякого не только религиозного, но и нравственного
содержания, то и все писатели драм стали, подражая ему, составлять те бессодержательные драмы, каковы драмы Гете, Шиллера, Гюго, у нас Пушкина, хроники Островского, Алексея Толстого и бесчисленное количество других более или менее известных драматических
произведений, наполняющих все театры и изготовляемых подряд всеми людьми, которым только приходит в голову мысль и желание писать драму.
Не есть ли то, чего вы требуете для драмы, религиозное поучение, дидактизм, то, что называется тенденциозностью и что несовместимо с истинным искусством?» Под религиозным
содержанием искусства, отвечу я, я разумею не внешнее поучение в художественной форме каким-либо религиозным истинам и не аллегорическое изображение этих истин, а определенное, соответствующее высшему в данное время религиозному пониманию мировоззрение, которое, служа побудительной причиной сочинения драмы, бессознательно для автора проникает все его
произведение.
Теперь в душе его образовался как бы тесно сомкнутый круг мыслей относительно того, что смутно он чувствовал всегда: таких, безусловно, заповедей не существует; не от их соблюдения или несоблюдения зависят достоинства и значение поступка, не говоря уже о характере; вся суть в
содержании, которым единичный человек в момент решения наполняет под собственной ответственностью форму этих предписаний закона» (Георг Брандес, «Шекспир и его
произведения»).
Мы утверждаем, что
содержание художественного
произведения внечувственно; мы считаем пустым всякое
произведение, в котором строение чувственных форм не позволяет им явиться выражением внечувственного.